Путешествие в ад. Никогда не дразните нечистую силу - Андрей Ильин

– Не веришь? Зря! Моя бабушка непростым человеком была, – усмехнулась Дарья. – Интересного много рассказывала.

Антон еще раз взглянул на занавески:

– Так это не твой дом? Бабушкин? Слушай, может ты прикололась и дом вообще чужой? Сейчас раздадутся шаги, откроется дверь и войдут настоящие хозяева. С работы вернутся. И начнут месить…

Антон берет в руки лопатку, подозрительно глядит на дверь. Девушка улыбнулась, всплеснула руками:

– А клевый прикол, врубаешься? Да не писай кипятком, садись. Мой дом, мой. Где-то в комоде документы лежат, целая пачка.

– Да? И как тебе здесь? Нравится, с комодами и оленями? – кивнул Антон на ковер.

– А че? Крыша не течет, удобства… имеются на дворе.

Девушка на минуту умолкает. Пьяное выражение на лице исчезает, черты твердеют, на скулах вздуваются желваки и опадают.

– Рассказал о себе… теперь слушай меня, – произнесла она трезво. – Сколько я себя помню, столько пили мои родители. И меня приучали. Нажуют хлеба с вином и кормят. Чтоб не орала! В девятом классе я пила портвейн вместо компота. На уроках пьяная сидела. Из школы выперли, отец окончательно спился и где-то сдох. Мать еще трепыхалась, но тоже… приближалась к последней черте. Лишили прав, меня в интернат. Там «лечили»! – усмехнулась Дарья. – Запрут в комнате без окон, руки привяжут к железному крюку в стене. И так неделями. Первое время орала, как ненормальная, потом легче стало. Еду приносили, задания письменные от учителей. Вот так жила и училась… два года, представляешь? От скуки рисовать стала. Сначала так, каляки-маляки. Попросила книжек по рисованию. Дело пошло лучше. В общем, через два года уже прилично мазюкала. Мне даже стены в интернате доверили расписать. Ну, ромашки там, цветочки-бабочки! А дальше выпустили меня. Сунули аттестат и выпустили. Подала я документы в художественное училище. Приняли. Мамка к тому времени совсем спилась, квартиру у нее отобрали собутыльники. Ну, я в общаге обитала. Ниче житуха, веселая! Даже замуж сходила. Два раза! – похвасталась Дарья.

Антон с сомнением посмотрел на лицо, взгляд опустился ниже, снова поднялся.

– Ну-ну, продолжай…

– Потом напряг вышел с работой. Так, подрабатывала оформителем. Обосновалась здесь, у бабушки. От нечего делать стала рисовать картины. Пару раз выставляла на Андреевском спуске, но никто мои картины не купил. Ну, рисовала еще…

– В галерее не пробовала?

– Было дело. Но, увы, ничего! Только деньги потеряла.

– А в интернете? Есть виртуальные художественные галереи.

– Платить надо за все, Антон! Виртуальные или натуральные галереи, все равно бабки требуют. Галеристы тоже люди, кушать хотят. Короче, никому не интересна моя мазня. Вот так!

– А можно посмотреть? – спросил Антон.

– Там! – мотнула Дарья головой на вторую комнату.

Окна плотно занавешены. Солнечный свет пробивается с трудом сквозь узкие щели между занавесками, падает тонкими лучами и расползается по полу ровными белыми лужицами. Медленно танцуют пылинки. Табачный дым пробрался и сюда, серая пелена неподвижно висит в воздухе на уровне лица. Картины словно прячутся в смутном полумраке, выступают бледными тенями замысловатых фигур и линий. Наивный Антон ожидал увидеть позолоту рам и яркие краски пейзажей; на худой конец хаотичное смешение цветовых пятен и геометрических фигур, в которые можно вглядываться так и эдак, переворачивать по всякому… и ни хрена не поймешь! Абстракция, мать ее!

Прямоугольные холсты – примерно метра на полтора – расположились вдоль стен, укрыты от пыли старушечьими платками с бахромой по краям и дурацкими цветами в середине, застиранными простынями и наволочками – одним словом, тряпьем, которое было в доме. Подставки самодельные, из высушенных прутьев, отчего некоторые картины скособочены и кажется, что свалятся на пол от любого неосторожного движения. Самый большой холст, в рост человека, стоит в центре, прямо на полу, по-хозяйски облокотившись на спинку стула. Пододеяльник в голубых васильках, укрывающий картину, относительно чист и даже не засижен мухами. Антон стоит в дверном проеме, не решаясь войти. Почему-то стало жутко. То ли от мрачной тишины, то ли от картин, смотрящих на него квадратными бельмами пыльных занавесей. А запах-то какой!

– Чем тут пахнет так… невкусно?

– На краски деньги нужны. Так я их сама делаю, на столярном клею. Он из костей варится. Вонючий – сил нет! – раздался голос от стола.

Воображение тут же сработало. Антон невольно содрогается от страшного видения: старуха в лохмотьях, громадный котел, пламя с жадностью пожирает дрова, поварешка размером со штыковую лопату… старая ведьма перемешивает булькающее варево, на поверхность всплывают ребра, черепа, руки с остатками плоти на скрюченных пальцах.

– Внучка, добавь костей-то, жидковато получается! – дребезжит ведьмин голос.

– Сию минуточку, бабулечка! – звенит девичий голосок.

Появляется внучка Дашенька, в руках ржавый, мятый таз с человеческими костями.

– Вот, только что накопала, бабуля! – радостно сообщает внучка, отряхивая влажную землю с ног.

– … ну. заходи, че стал на пороге? – раздается голос из-за спины.

Антон дергается, будто шилом кольнуло, шагает нетвердыми ногами. На лбу выступают мелкие бисеринки пота, колени дрожат, голос пропадает. Громко сглатывает, кадык дергается, с трудом проталкивает несуществующий ком в глотке. Даша хмыкнула, пожала плечами. Проходит в комнату, снимает покрывала с картин одно за другим. Антон смотрит с замиранием сердца, ожидая увидеть… такое!

М-да, лес, кустики-деревья, восходящее – или садящееся? – солнышко сияет сквозь листву и пр. Только медвежат не хватает. Или лисят. Можно птичек на ветвях добавить, скачущих белочек с орешками. Картины неплохие, но не более того. Мазня на уровне выпускного курса. Но говорить это девушке Антон побоялся. Все-таки жизнью обязан. На центральном холсте, самом большом, изображен все тот же лес в сумерках. Четко выписаны детали, скрупулезно нарисованы самые маленькие веточки, можно различить иголки на еловых ветках. Но в середине холста странный прогал, пустое место, словно там располагался некий предмет, а потом художник его закрасил. Впрочем, полотно может быть незаконченным, дорисует позже фазана.

– Неплохо, – одобрительно кивнул Антон. – Я думал, у тебя тут абстракция какая-нить, квадраты, пирамиды или разноцветные круги в навозной куче.

Он вопросительно смотрит в глаза Даше, словно опасаясь, что она не поверит. Девушка склоняет голову, в глазах появляется загадочное выражение. Антон чувствует неприятный холодок под ложечкой, мышцы ног непроизвольно напрягаются, будто собираются унести хозяина куда подальше от греха. Дарья сдергивает шторы с окон, солнечный свет затапливает комнату, освещая закоулки. Сразу бросаются в глаза непромытые кисти в ведре. Пол покрыт разноцветными пятнами краски, будто шкура сказочного леопарда. Отвратительный запах клея усиливается. От нагрева зависит, что ли?

– Смотри теперь, – тихо, почти шепотом произносит девушка.

Антон отрывает взгляд от «художественного» пола. Дашу почти не видно, отступила в тень за холстом, заметен только силуэт. Под прямыми солнечными лучами картины меняются. Сумрак становится гуще, рисунки приобретают реалистичность, как будто смотришь сквозь стереоскопические очки. Появляются детали, незамеченные раньше, при обычном освещении. Антон всмотрелся и едва не ахнул – там, где были странные пустоты, появились смутные фигуры людей, каких-то странных существ, похожих на людей, но отличающихся длиной конечностей, формой головы и расположением глаз, словно они жители иных миров. Изображения были нечеткими, расплывчатыми, будто художник видел их сквозь мутное стекло. Некоторые картины потемнели и стало понятно, что не солнце светит сквозь листву, а луна! Земля усыпана какими-то холмиками… Да это могилы с покосившимися надгробиями! Антон почувствовал, как вытягивается лицо, вдоль позвоночника шустро побежали жирные, как насытившиеся клопы, капли ледяного пота. Он шумно втянул воздух ноздрями и замер, не зная, что делать.

– Как у тебя это, получается? – выдавил он хрипло.

– Он подсказал, – кивнула она на центральное полотно. На котором никого не было.

– !?

– Ага. Только его я нарисовать не смогла. Образ исчезает и все. А позировать он не соглашается.

– Как выглядит-то… он!

– Как обычно. Мужчина средних лет, только лицо очень уж нежное, будто женское. Наверно, кремами пользуется, скрабами, SPA процедуры принимает. Одет чудно, в длинную рубаху. Я его часто видела. Вначале пугалась, потом привыкла. Он не подходил, только рядом стоял и наблюдал. Потом заговорил, с клеем подсказал, объяснил, как им пользоваться, чтобы эффект проявления был. Но вот странно, – усмехнулась девушка, – лица запомнить не могу. Как сон: утром помнишь, к обеду забываешь напрочь.